Бестужев А.А. – Второй вечер на бивуаке

                                           Орудий заряженных строй

                                            Стоял с готовыми громами;

                                            Стрелки, припав к ним головами,

                                            Дремали, и под их рукой

                                            Фитиль курился роковой.

                                                              Жуковский

    

     Эскадрон  подполковника  Мечина  прикрывал  две  пушки главного пикета,

расположенного  на  высотах***.  Сырой  туман стлался по окрестности, резкий

ветер    проницал    насквозь.    Офицеры   лежали   вкруг   дымного   огня.

Конноартиллерийский  поручик  сидел на колесе орудия; подполковник, опершись

на длинную саблю свою, стоял в задумчивости. Все молчали.

     -   Какое   вещественное   созданье  человек!  -  начал  штабс-ротмистр

Ничтович.  -  Каждая  игрушка его тешит, каждая безделица огорчает. Малейшая

боль  расстраивает  нравственные способности, и перемена погоды действует на

расположение  его  духа.  Давно  ли  мы  были веселы, пели, резвились; подул

холодный  ветер  - и вместе с небом нахмурились наши брови, и говоруны сидят

будто в Пифагоровой школе молчания.

     -  Не  ручаюсь  за  других,  -  возразил  Лидин, - но покуда старость и

подагра  не  сделали  из  меня  барометра,  погода не имеет на меня никакого

влияния.  Когда  я  доволен,  то,  по  мне, хоть трава не расти: снег, град,

дождь,  вьюга  - все праздник. Но ежели грустно на сердце, то и светлый день

досаден.  Тогда  кажется,  будто  все  веселы  назло  мне,  и  я  становлюсь

прихотлив, как невеста.

     -  Следовательно, - сказал штабс-ротмистр, - погода действует на тебя в

обратном порядке, но тем не менее влияние оной существует.

     -  Не  думаю, - отвечал Лидии, - это чувство есть следствие внутренних,

а  не  внешних  ощущений,  и  до  тех  пор будет иметь место, покуда перевес

останется  на  его  стороне.  Например, я люблю смотреть на играющую молнию,

люблю слушать вой грозы и шум проливного дождя... но почему люблю я это?

     -  Потому  что  ты  чудак, - перебил штабс-ротмистр. - Впрочем, как сам

изъясняешься,  ты  любишь  не испытывать, но только смотреть, только слушать

бурю, как Вернетову картину или Моцартову ораторию.

     -  Прошу  извинить, господин штабс-ротмистр, я люблю наслаждаться ею на

чистом  воздухе,  в лесу, на горах. Но возвращаюсь к причине. Я люблю это по

приятным   воспоминаниям,   которые   родятся   во  мне  от  бури.  Однажды,

например... ах! для чего это было только однажды!..

     -  Для  того,  - перебил Ничтович, - что в Кургановой арифметике весьма

замысловато сказано: единожды един - един, а не два.

     Все засмеялись; но Лидин с улыбкою продолжал:

     -  Надеюсь,  господин  штабс-ротмистр  простит мне это восклицание: оно

вырвалось из сердца, а сердце плохой арифметик.

     -  Не  знаю,  каково твое, - отвечал, смеючись, Ничтович, - но мое даже

под  ядрами так верно отсчитывает шестьдесят секунд в минуту, как патентовые

часы.

     -  Во  время  сражения  мне  некогда  бывало заниматься поверкою своего

пульса, - хладнокровно заметил Лидин.

     Это  замечание  задело  за  живое  штабс-ротмистра;  он уже с приметною

досадою спросил:

     - Конечно, ты за эскадроном в замке строил воздушные замки?

     -  Дурная  игра  слов,  Ничтович! - сказал подполковник дружески, желая

замять  ссору, которая бы наверное кончилась саблями. - Пустая игра слов, да

и  предмет  ее  не слишком хороший. Вы подсмеиваетесь друг над другом насчет

отваги;  но  я  желаю  знать,  кто  бы  из всей армии осмелился подумать, не

только   сказать,  что  в  нашем  эскадроне  есть  кто-нибудь  двусмысленной

храбрости.

     -  Пусть  мне  французский флейтщик пред разводом выбреет усы, если это

неправда! - вскричал ротмистр

     Струйский,  который,  лежа  на  попоне,  казалось,  слушал  только, как

растет  трава.  -  Вам  грешно, господа, в нашей беззаветной беседе говорить

колкости  или  обращать шутки в дело... Ну, други! мировую!.. А если ж вы не

поцелуетесь,  то  ты,  Лидии,  не  зови  меня  никогда  в  секунданты, а ты,

Нилтович,  вперед  не  узнаешь, длинны или коротки стремена на моем Черкесе,

когда нужно будет понаездничать.

     -  Помилуй,  Струйский,  с  чего  ты  взял, будто мы ссоримся! - сказал

Ничтович, подавая Лидину руку.

     -  Ну  полно,  полно!  - продолжал ротмистр. - Кто старое помянет, тому

глаз вон.

     -  Я  это  всегда  говорю своим заимодавцам, - сказал Лидии, но, уважая

ротмистра, он сжал руку Ничтовича.

     -  Надеюсь,  однако ж, что анекдот, который начался таким романтическим

восклицанием,  им не кончился и Лидин, доскажет его друзьям своим? - сказал,

Мечин.

     -  О,  без  сомнения,  подполковник!  Я  так  люблю  говорить  о  милой

Александрине, что очень рад случаю.

     -  Воля  твоя,  Лидии,  -  возразил  подполковник,  -  ты  сбиваешься в

происшествиях.  Сохраняя  все  уважение  к даме твоего сердца, кажется, дело

шло не об ней, а об ненастной погоде.

     -  Имейте немного терпения, господин подполковник, и оно приведет пас к

тому  же... Надобно вам знать, друзья мои, что, живучи в златоверхой Москве,

влюбился я...

     -  Знаем,  знаем  в  кого  и  у  кого,  как  по  формулярному списку, -

подхватил  Ничтович, - благодаря твоей нежности я могу описать ее рост, лета

и  приметы,  до  последнего  родимого пятнышка, как в зеркале. Ты нам об ней

наговорил столько...

     -  Об  ней  можно  говорить,  может  быть,  слишком  много, но довольно

наговориться  об  ней  нельзя. Ты не знаешь этого ангела, Ничтович, и потому

скучаешь  рассказом;  но  спроси  у  ротмистра, как она прелестна собою, как

мила со всеми, как любит просвещение, словесность...

     -  Бьюсь  об  заклад,  -  вскричал  Ничтович, - что она хвалила стишки,

которые написал ты ей в альбом!

     - Как умна, как чувствительна!..

     -  К  теплу  и  холоду,  -  прибавил  ротмистр,  одувая фитиль, которым

сбирался закурить свою трубку.

     -  Вы  вечно  шутите,  Струйский;  но что она любезна в самом деле, это

больше всего доказывается верностию такого ветреника, каков я.

     -  Признаться,  мудрено  на  бивуаках  сыскать  и  случай для измены, -

промолвил  ротмистр,  - тем более что из женского пола здесь никого и ничего

нет, кроме этой пушки.

     - Это единорог, - заметил артиллерийский офицер.

     - Тем еще безопаснее! - отвечал ротмистр.

     -   Но   тем  хуже,  что  вы  не  даете  мне  досказать  моей  повести.

Подполковник,   шутя,  возгласил:  "Смирно!",  и,  по  долгом  смехе,  Лидин

продолжал:

     -  Я  уже познакомился со всею роднёю Александрины: ласкался к матушке,

ухаживал  за  отцом, хвалил собак и пристяжных братца, слушал роговую музыку

дядей   и,  что  всего  несноснее,  пересуды  тетушек.  Гостеприимство  есть

всегдашняя  добродетель  моих земляков, и, наконец, меня пригласили приехать

к  ним  в подмосковную. Нужно ли сказывать, что я провел там день как в раю,

что  мне  удалось  говорить  с  нею наедине, что я был неловок и смешон в то

время,  будто юнкер, который не в форме попался своему генералу, что у меня,

наконец,  вырвались  кой-какие  намеки  и  что  меня  слушали  благосклонно.

Ввечеру  надобно  было  ехать  тем  ранее, что они сами сбирались в город. Я

раскланялся,  со  вздохом  взлез на дрожки, и чрез минуту облако пыли скрыло

от меня замок Армиды.

     На  дороге  я  завернул  в  деревню  к  приятелю.  Через час выезжаю, и

вообразите   мое  счастье:  встречаю  дормез,  везомый  шестью  заслуженными

конями,  и  в  этом  степенно  колыхающемся  дормезе  - Александрину со всем

причтом.  Между  тем  небо  оболоклось  тучами,  начал накрапывать дождик, и

молния  заиграла  во  всех  углах  горизонта. "В такую погоду ехать в карете

выгоднее,  чем  на  дрожках",  -  было первою моего мыслью; но быть вместе с

нею,  так  близко  подле  нее,  - вот что очаровало мое воображение до такой

степени,  что  я  бы  отдал  треть  моей  жизни  за прокат в этом полинявшем

дормезе.  Но  как  залететь в него? Мы еще не так коротко знакомы, чтобы они

могли   меня   пригласить,  а  приговориться  к  этому  совестно.  Однако  ж

попытаемся.  Проезжая- мимо, я заговорил о грозе, о бешеных лошадях моих; но

это  не  помогло;  отец спросил только, с какого они завода, а мать пожелала

мне  счастливого  пути.  Препятствия  поджигают  желанья,  и  я  решился  на

отважную выходку.

     "Пошел по всем!"

     "Я  и  то  насилу  держу коней, - отвечал мой кучер, - если их пустить,

они растреплют нас".

     "Пошел,  -  говорю  я,  - не рассуждать, а делать!" И с этим словом вся

тройка  подхватила  бить,  понеслась, - дрожки, звеня, запрыгали по кочкам и

выбоям,  вправо, влево, под гору и на повороте прямо на камень - крак! - ось

пополам,  колесо  вдребезги,  а  я  вместе с кучером отлетел сажени на три в

ров.

     К  счастию, кучер вывихнул себе только нос, а я лишь крылышко помял, но

лежал  недвижим  из притворства, чтоб сделать занимательнее сцену. Через две

минуты  открываю  глаза  -  и  вижу  Александрину в обмороке от испугу; мать

оттирает  ее  спиртом,  а  отец  окуривает  меня серными спичками. Одно меня

тронуло,  другое рассмешило. Скоро все пришло в порядок, и вот, после многих

расспросов,  приглашений и отговорок, я влезаю, охая, в карету, рассыпаюсь в

благодарениях  и  внутренне  радуюсь своей хитрости. И вот, наконец, я подле

милой  Александрины!.. У меня занялся дух. Темнело, дождь лил ливмя; карета,

вследствие  моего  трактата  об  электричестве  и  опасности  в  грозу скоро

ездить,  двигалась  шагом;  отец  и мать дремали и только при сильных ударах

грома   пробуждались   -  один,  чтобы  зевнуть,  другая,  чтоб  испугаться.

Александрина  молчала,  а  я  не смел говорить, потому что голос мой дрожал,

как  ненатянутая  квинта;  зато  я  не  сводил глаз с прелестного лица своей

соседки,  ловил каждую черту, каждое выражение, каждый абрис его, исчезающий

в  темноте,  каждый  взор,  когда  молния облескивала внутренность кареты. Я

вдыхал  какую-то  томную  свежесть  с  щек  ее, я слышал биение ее сердца, я

чувствовал,  как  мое  неровное  дыхание  колебало  ее локоны. Друзья мои! я

молод,  но  я  жил,  я  чувствовал,  я  наслаждался; но никогда не испытывал

высшего  наслаждения,  как  в  этот  раз! Одним словом, когда есть счастие в

жизни,  -  я  был  счастлив,  потому  что не имел никакого желания! Неужели,

Ничтович,  ты  будешь  спорить,  что буря не может доставить удовольствия по

воспоминаниям?

     -  Сушиться  от  дождика  воспоминаниями  или,  что  еще  хуже, для них

мокнуть  -  для  меня столько же смешно, как уверение, будто скучать весело!

Что  касается  до  меня,  не  согретого  пылким  воображением, я бы променял

теперь две дюжины золотых своих поминок на рюмку бургонского.

     - Я вас беру на слове, штабс-ротмистр! - сказал артиллерийский офицер.

     -  За  вином дело не станет. Эй, фейерверкер! принеси сюда из зарядного

ящика две бутылки, те, которые лежат в крышке на левой стороне.

     -  Да  здравствует  артиллерия!  - воскликнул Струйский, отбивая саблею

бутылочное  горлышко.  -  Ну  кто бы иной умудрился соединить в одно место и

смертные  снаряды  и  жизненные  припасы?  Теперь  предлагаю  тост  за  твою

Александрину!

     Лидин  положил  руку на сердце, высоко поднял стакан, по-рыцарски выпил

его и разбил вдребезги о шпору.

     -  Прошу  извинить, господа, что я разбил последний хрустальный стакан;

теперь  уже  здоровье чужой красавицы не затускнит его, как в моем сердце не

изгладится образ моей невесты!

     Бургонское  оживило  зябнущих  офицеров,  донышко  серебряного  стакана

сверкало вновь и вновь, и похвала вину не переставала.

     - Какая тонкость! - говорил ротмистр, высасывая последнюю каплю.

     - Какой букет! - сказал Ничтович, нюхая опорожненную бутылку.

     - Вот, Лидин, такое благовонное воспоминание - приятно!

     -  Это  вино,  -  сказал  артиллерист, - доставляет мне еще приятнейшее

воспоминание,   которое   делает   честь   великодушию   женского   пола,  -

воспоминание,  за  которое  едва  не заплатил я жизнию. Если господам угодно

будет послушать хоть краем уха, я расскажу, как это случилось. Читать произведение •Второй вечер на бивуаке• от Бестужев А.А., в оригинальном формате и полном объеме. Если вы оценили творчество Бестужев А.А. - оставьте свою рецензию для посетителей Brusl.ru, обратная связь на mnenie@brusl.ru